ЛЕСТНИЦА ИАКОВА (JACOB'S LADDER)
Жанр: Мистический триллер
США, 1990, 113 мин.
Режиссер: Эдриан Лайн.
В ролях: Тим Роббинс, Элизабет Пенья, Дэнни Айелло, Винг Рэймс, Маколей Калкин.


Мы были созданы, чтобы жить в раю, рай был предназначен для того, чтобы служить нам. Наше назначение было изменено; что это случилось и с назначением рая, не говорится.


«Где я? Кто я? Реальна ли моя жизнь? Живу ли я вообще? Может моя жизнь – это чей-то сон? А мой сон – это чья-то жизнь? Как отделить одно от другого?» Подобными сюрреалистическими вопросами всегда задаются герои странных произведений Франца Кафки и чаще всего не могут найти на них никаких ответов. Фильм «Лестница Иакова» не имеет никакого отношения ни к чешскому фантазеру, ни к экранизациям его прозы. Однако по степени запутанности и кажущейся безысходности легко способен составить конкуренцию тем же самым обоим «Процессам», а может и переплюнуть их.

Параноидально-шизофренический сценарий «Лестницы» был написан еще в начале 70-х, но, как это часто бывает, на смелый проект долго не могли найти финансирование. И только спустя почти 20 лет, за него взялся англичанин Эдриан Лайн, который, сняв такие веховые мелодраматические триллеры, как «Девять с половиной недель» и «Роковое влечение», был одним из режиссеров, стоявших у истоков эротического кино рубежа 80х-90-х. Поэтому было вдвойне странно, что именно Лайн, решивший испытать силы на непривычной для себя территории, предложил сценаристу Джоэлу Рубину включить в сюжет несколько эпизодов с Вьетнамской войной, модной у кинематографистов того периода. А так же сделать главного героя – ветераном, только что вернувшимся с поле боя. Седовласый Лайн не прогадал, ведь «Лестница Иакова» стала одним из самых за¬метных фильмов-загадок за всю историю кинематографа. А так же лауреатом двух наград – критиков и зрителей – на кинофестивале в Авориазе (1991).

Итак, Джейкоб Сингер возвращается домой, в Нью-Йорк. На войне он был ранен в живот и остался в живых только чудом. Джейкоб старается об этом не думать и просто живет день за днем – у него хорошая жена, которая неустанно заботится о нем, спокойная работа и круг друзей. Но все это нисколько не помогает ему в противостоянии с постепенно находящим на него наваждением. Внезапно опустевшая станция метро, мерещащиеся повсюду нечеловеческие лица, приступы горячки и ужасные сны о войне – вовсе не последние из лестницы необъяснимых событий, которая заставляет Джейкоба медленно сходить с ума.

Терзаемый воспоминаниями о потерянном сыне и ужасах Вьетнама, он постепенно теряет контроль над происходящим. Грани стираются: сны смешиваются с реальностью, прошлое с настоящим. И тут-то оказывается, что «другая реальность» – Вьетнам, последняя страшная атака, ранение, госпиталь – овладевает им настолько, что он сам уже не способен отличить бред от настоящего. То ли вся послевоенная жизнь лишь мерещится ему, умирающему в полевом госпитале, то ли, выжив, он все глубже будет погружаться в пучину безумия. Мучимый странными видениями и настойчивым ощущением того, что его кто-то преследует, Джейкоб неожиданно встречает армейского друга Луиса – оказывается, и он тоже видит нечто странное…

С точки зрения формы, «Лестница Иакова» – типичный мистический триллер с парадоксальным рационалистическим финалом-перевертышем, в котором предшествующие события выворачиваются наизнанку и даже обращаются своей ценностной противоположностью. И хотя концовка фильма вроде бы расставляет все по своим местам, однозначного ответа ни на один из вышеобозначенных вопросов как не было, так и нет.

Финал только заставляет зрителей снова и снова возвращаться к бо¬лезненно запутанному сюжету, и в который раз проводить собст¬венное расследование его хитро-сплетений. Особенность фабулы «Лестницы Иакова» – проецирование свежей психологической травмы героя не на его будущее, а на его прошлое. Джейкоб только переоценивает и соответствующим образом выстраивает свое будущее, запрещая своему сознанию вторгнуться в пределы прошлого и переосмыслить его. Здесь «вьетнамский синдром» обращен к зрителю своей обратной, «дофронтовой» стороной. Конфликт замыкается в единое целое за счет того, что истоки психологической травмы находятся именно в прошлом, и невзгоды, через которые проходит Джейкоб в настоящем/будущем – это невзгоды человека, охраняющего все светлое в своей душе за счет консервации всего темного.

«Лестница Иакова» – русский переводной апокриф, основанный на библейском сюжете. В апокрифе приводится подробное описание увиденной Иаковом лестницы: у нее 12 ступеней и на каждой справа и слева – лица, а на самом верху – «лице, акы человече, из огня изсечено». Приводится толкование данного видения: ангел разъясняет Иакову символику каждой из ступеней, а движение ангелов по лестнице трактуется как сошествие Христа на землю. Библейская притча 1990 года нашей эры о Лестнице «от Земли до Неба» повествует о пути на небеса – праведник пройдет его, грешник сорвется в ад... Один из персонажей фильма, рассказывая о разработанном им наркотике BZ (кстати, реальное психохимическое боевое отравляющее вещество, использовавшееся армией США c 1962 по 1989 годы; во время Вьетнама над солдатами специальных частей ставились эксперименты с применением BZ с целью повысить их агрессивность), объясняет его так: «быстрый спуск прямо по лестнице, прямо к первобытному страху, прямо к животной ярости», где под лестницей понимается эволюционная лестница». Похожая символическая лестница, по которой герой уже не нисходит «до зверя», а восходит к свету, появляется в финальной сцене фильма. А весь фильм – это, собственно, и есть тернистый путь Джейкоба (подразумевается, естественно, Иакова), хождение по мукам – от невежества к истине, от начала к концу. Лестница обыкновенного солдата, погибшего на поле боя – это короткий момент между агонией и смертью, растянутый на жизнь. Он понимает, что мертв, однако какая-то часть его сознания не отпускает душу, все еще живет в придуманном мире. Кстати, помимо двойного смысла названия и постмодернистскую игру с именем главного персонажа, внимательные зрители разглядят и другие библейские аллюзии (например, обыграна известная история Сары и Иезавели (в фильме – Изабель), а младшего сына Джейкоба, ведущего его вверх по лестнице ближе к финалу, зовут Гейб – Габриэль (архангел Гавриил), проводник Божьей воли и по совместительству коридорный).

Закладывая во второе дно фильма столько подсмыслов, вряд ли Эдриан Лайн и Джоэл Рубин ставили перед собой цель затронуть и социальный аспект. Но что такое «лестница», как не прививка от мягкотелости, возбудитель жажды крови, которая за неимением врага приводит к тому, что люди начинают пожирать друг друга. Если инстинкт убийства приобретен, то он не может оставаться неудовлетворенным и тут уже все равно, кому вцепиться в глотку – своим или чужим. Так же самоцелью Лайна не было изображение конкретного ужаса. Его кошмар просачивается через ткань повествования потихоньку.

Приблизившееся вплотную лицо становится искаженным, козья голова в чужом холодильнике буднично завернута в полиэтилен, случайно упавшая шапочка с головы медсестры обнажает безобразные бородавки, лицо в окне бешено мчащейся машины теряет человеческие черты. Здесь пугало не громоздится на пугале, режиссер не спешит закормить зрителя кошмарами. Штришками, один за другим, проступают демоны, и кольцо их сжимается вокруг главного героя. Только атмосфера ужаса, вплетенного в реальность осеннего неэкскурсионного Нью-Йорка.

Конец «Лестницы» счастливый. И ключ к разгадке, на самом деле, лежит в самом начале истории, в сцене, где Джейкоб попадает в засаду. Будьте внимательнее. Медленно идите по лестнице.






ДЖОННИ ВЗЯЛ РУЖЬЕ (JOHNNY GOT HIS GUN)
Жанр: Военная драма
США, 1971, 111 мин.
Режиссер: Далтон Трамбо
В ролях: Тимоти Боттомс, Дональд Сазерленд, Кэти Филдс, Марша Хант, Джейсон Робардс

Landmines has taken my sight
Taken my speech
Taken my hearing
Taken my arms
Taken my legs
Taken my soul
Left me with life in hell

Metallica

В 1971 году, когда во Вьетнаме армия США вела крупномасштабные боевые действия, «Джонни взял ружье» стал первым фильмом, до больших вьетнамских лент конца 70-х и 80-х годов, который предложил серьезно посмотреть на безумие в юго-восточной азиатской стране. Однако сделал он это используя совсем другую фактуру и даже не ближайшей Мировой войны, а самой Первой. Однако лента многим обязана своей литературной основе, которую за три десятка лет до выхода фильма создал его режиссер, Далтон Трамбо, вдохновленный статьями принца Уэльского о визитах в канадские госпитали с ветеранами войны.

Формально роман о Первой мировой войне в 1939 году должен был быть «одним из» – в лучшем случае или отголоском – в худшем. Американская литература 30-х устремилась в реализм, к простому человеку, а «потерянное поколение» в лице Андерсона, Фитцджеральда, Хемингуэя, Фолкнера, Ремарка уже призакрыло военную тему. Однако роман обладал настолько большим антивоенным зарядом, что не мог быть не замеченным, что и доказала American Booksellers Award, врученная Трамбо в 1940 году, тем паче, пацифистский роман был написан накануне Второй мировой войны в стране бодрствующего изоляционизма.

И действительной, вернувшееся из европейских окопов американское «потерянное поколение» вдруг осознало, что высокопарные лозунги не выдерживают критики обожженных ипритом легких или потерянных ног. Что-то во всем это было абсолютно фальшивым: за океаном шла война, в которой были заинтересованы почти все ее участники, в том числе и США, но снаряды рвались далеко за океаном. А в голове многих граждан чаша весов с трупом 20-летнего мальчишки всегда тяжелее любых экономических и политических соображений. Поэтому и нужны были подбадривающие и восторженные лозунги военных вербовщиков типа «Джонни взял ружье», мол, если простой Джонни его взял, то держись.

Далтон Трамбо в фильме, как и в книге, хоть и не оценивает всевозможные резоны Первой мировой войны, но не оставляет никакой альтернативы. Джо Бонэм (Тимоти Боттомс), простой паренек из американской глубинки, после смерти отца отправляется на войну. Подорвавшись на снаряде, он не умирает, а попадает в госпиталь без рук, без ног, без глаз, рта и ушей. Он, как говорят в народе, и как писал Михаил Веллер по другому поводу, «самовар», страшный мясной «самовар». Он не слышит, не видит, не обоняет, он лишь чувствует боль, ощущает вибрации и осязает прикосновения. Джо Бонэм заперт в остатках тела наедине со своим воспоминаниями, только они у него и остались.

Как сценарист и как режиссер Далтон Трамбо искусно и убедительно воссоздает им же придуманные фантазии и воспоминания простого парня. Они об отце и матери, о своем детстве и девушке, он представляет себя в цирке уродов, а хипповатого вида Иисус не берет его с собой, поскольку ему не так повезло как его друзьям, он не умер. Все сновидения Джо Бонэм – это размышляет о мифах и реалиях войны. Стараясь не сойти с ума, Джо находит способ связаться с миром, который уже давно на нем поставил крест. Он отстукивает головой о подушку «SOS» на азбуке Морзе и умоляет о двух вещах: или выставить его напоказ во Freak Show для всеобщего обозрения или убить. Далтон Трамбо принципиально прямолинеен.

Говоря о «Джонни взял ружье», нельзя не отметить кинодебют Тимоти Боттомса, который до фильма Трамбо выступал только на сцене. Тот год вообще был для Боттомса триумфальным, он снялся еще и у Питера Богдановича в «Последнем киносеансе». И хотя Тимоти Боттомс не получил призов, оба фильма были отмечены престижными наградами: фильм Богдановича – «Оскарами» и «Британскими масками», а лента Трамбо – Большим призом жюри и Призом международной ассоциации кинокритиков (ФИПРЕССИ) Каннского фестиваля. К сожалению, это был первый и последний триумф Боттомса, ничего соизмеримого с ним больше не происходило.

Тем не менее, фильм хоть и был принят в Каннах, но даже не номинировался на «Оскар», впрочем, по тем же причинам роман снискал популярность в год выхода. Причина успеха и неудач в одном, в бескомпромиссном пацифизме. Впрочем, это качество романа заставило Далтон Трамбо прекратить издание книги на время Второй мировой войны: большинство общества и так стояло на изоляционизме, ведь никто без видимых причин не хочет получать трупы своих детей из-за океана. Другое дело, что по причине изоляционизма США полномерно вступили войну только в 1944 году, видимо запах из газовых камер был не настоль сильным. По итогам Второй мировой изоляционизм сошел на нет, несмотря на то, что гробы продолжают поступать, родители продолжают оплакивать своих детей, а мужчины в военной форме приносить гражданам соболезнования от имени министра обороны США.

В силу высокой универсальности антивоенного послания, не привязанного прочно к конкретной войне, экранизация романа в 1971 году стала своего рода реминисценцией. Экранизация дала роману вторую жизни, при этом кинопрочтение не требовало никакой новой интерпретации текста, настолько он пластичен для любой эпохи. На фоне скорбного груза из Вьетнама, история полувековой давности воспринималась, должно быть, как история актуальная и не требующая интерпретации. Может быть поэтому, уже в 2008 году Роуэн Джозеф тоже решил обратиться к роману, но уже на фоне смога отгоревших нефтяных скважин Ирака. Вряд ли Далтон Трамбо в 1938 году, когда писал свой роман, думал, что это будет история на времена.

В сегодняшней системе христианских ценностей западного мира антимилитаристский «мессендж» Трамбо очень точно отражает мироощущения обычных людей, живущих в мирных условиях и имеющих ту историю, которая у них есть. Более того, можно смело утверждать, что замысел режиссера-писателя усилила еще и гуманистическая бессмысленность участия США в Первой мировой войне: Тройственный союз не грозил границам и гражданам североамериканского государства. Поэтому в контексте схожих войн история Джо Бонэм зрителем-читателем считывается безошибочно.

Можно рассуждать о пацифизме даже в 1938-39 годах, как сделал Далтон Трамбо, или как Бенеш, второй президент Чехословакии, который перед подписанием унизительного Мюнхенского соглашения заявил, что «дружелюбное отношение к агрессору – вот путь Христа». Однако совсем бесчеловечно и где-то даже лицемерно подставлять «вторую щеку», когда твой народ уничтожается как вид. Возвращаясь к христианским основам западной культуры, и в Моисеевом завете с Богом, который Иисус пришел исполнить, а не нарушить, «не убий» имеет отнюдь не всеобъемлющий смысл. Впрочем, это совсем другой разговор.