О смерти, о любви, про молодость, про горе. Счастье обречено оборваться, безжизненной кардиограммой распластаться в тонком гудении. Но оно останется, оно не растворится, и призраками памяти будет навевать дурацкую улыбку, безмятежную, бессмысленную. О смерти, о любви. Упорно нестареющий Ван Сент рисует образы вечного. Ах, эта меланхолия, и осень очень кстати, в стоячем воздухе неслышно печальная мелодия, но в прочем ведь смешно. Декадансы и депрессии выверено гармонируют с переходным возрастом, намекая де «все пройдет» и «время лечит». Но в свои почти 60 режиссер так и остался повенчан с юношеским максимализмом и слишком серьезными интонациями, когда положено с ухмылкой и седой иронией.

Утонченный мальчик с блуждающим взглядом и гибелью родителей. Малокровная хрустальная девочка с раком мозга. И их общий друг – призрак японского камикадзе, живущий на этой Земле со времен Второй мировой. А еще множество и множество отсылок к смерти, увяданию, бренности и жизнеутверждающему концу всего сущего. Рефреном, парафразом, аккомпанементом и повешенным ружьем по экрану бродит ощущение приближающегося, обволакивающего небытия. Оно там, за чертою жизни, за холодным металлом морга, в поминальных речах. Оно зовет, оно зовет его, забытого в этом мире среди тоски и безучастности, заброшенного в неизвестные координаты без цели и мечты. «Ничто, нигде, никогда» шепотом проносится над траурными процессиями, манит за собой в могильный мрак.


Экспонат номер один. Клиническая картина почти банальна. Суицидальная романтика с психическими вывертами и комическим поведением. Фобии – на полях, замкнутость подразумевается. Отпущенный смертью по справке о здоровье, он стал ею очарован. Впрочем, фрейдистский подтекст неизбежно находит свои 15 минут славы: и за желанием кануть в Лету, открывается всего лишь обида на покинувших родителей. Тем временем стремление в загробные миры перебегает из плоскости метафизики, или воображаемых друзей, в видимое воплощение Харона – очаровательной девочки, уже отхватившей билет к праотцам.

Видимо, вся эта игра метафорами и смысловыми парадоксами доставляет режиссеру даже без философских выводов и постоянно идиотского вопроса: «О чем фильм?». Какая разница, если Миа Васиковска так мила, а ее героиня так больна, что нельзя не улыбаться сквозь слезы. Если хроническая хандра главного героя на редкость выгодно вписывается в темпо-ритмы монтажного строя и искусно подсвечивается цветовой палитрой операторского взгляда. Если фильм получился, то даже «смертью смерть поправ» уже не так привычно. И наивность, и мелодраматичность уступают пронзительно снежному пейзажу и трагической любви обреченного на гибель. В финале не будет ни амбивалентностей, ни многоточий, а только свет и та самая придурковатая улыбка, ведь дух жизни непобедим, и даже если он расстается с одним телом, то обязательно находит другое.