Лес, снег, камера. И часовой монолог от лица одного из самых страшных злодеев нашего прошлого. И от лица современного человечества.


«ВЫШКА» ЧИКАТИЛО
2005, Россия, 72 мин.
Жанр: фильм-моноспектакль
Режиссер: Михаил Волохов
В ролях: Михаил Волохов

Это всё, чего достаточно для шедевра отечественного арт-хауса 2000-х, в котором режиссёр, автор сценария и единственный актёр Михаил Волохов предупреждает, что Чикатило всегда будет актуален. К несчастью.

Как повествует библейский текст, возле умиравшего на кресте Иисуса были два разбойника, один из которых, Дисмас, покаявшись в своих грехах, оказался рядом с Божьим Сыном в Небесном царстве. Но был и второй разбойник, не покаявшийся и ехидно напоминавший Иисусу, что, раз тот Божий Сын, пускай спасает себя и их. Значит ли это, что он не поверил в Христа? Или, быть может, поверив, он предложил свою мораль, отличную от христианской и ещё более древнюю, которая берёт начало от Каина, одного из первых людей и первого убийцы?

Последователем этой морали становится советский маньяк-убийца Андрей Чикатило, спустя тысячелетия отнявший более пятидесяти жизней. Его рассуждения – записанные не без мастерства профессионального филолога, «учителя изящной словесности», как его с мрачной иронией называли следователи, и собранные в показаниях, тюремных письмах и обращениях к прокурору и даже Президенту России с просьбой о помиловании, стали толчком к написанию пьесы Михаила Волохова. Начатая драматургом в год расстрела маньяка, пьеса-исповедь для одного актёра впервые была поставлена Андреем Житинкиным на сцене в 2000-х, на подмостках Музея Маяковского, где в роли Чикатило выступил малопохожий на маньяка, зато пламенный оратор – Даниил Страхов. Однако спустя пять лет Волохов вернулся к своему персонажу и снял фильм, в котором главную роль исполнил уже сам. Его фильм стал участником XXVII Московского международного кинофестиваля и фестиваля «Авангардное кино» в Ницце в 2007 г.

Итак, камера, заснеженный лес и сам драматург в терновом венце и прикованный к запорошенной снегом земле цепью. Сгущаются сумерки, и Волохов-Чикатило ведет перед зрителем по-интеллигентски удобренный матом монолог, в котором найдется место всему – и литературе (филолог всё-таки), и Ленину со Сталиным (как-никак, советский человек!), и Иисусу с Каином (да, и маньяки бывают верующими). И хотя больше на экране не происходит ровным счетом ничего, за этот час зритель переживёт целую гамму чувств. Смех, сомнения, отвращение, размышления. В отличие от сценического образа, который поставили на сцене Житинкин и Страхов, побоявшиеся индивидуализировать такого персонажа и нарисовавшие далёкий от реальности тип философствующего злодея-преподавателя, Волохов пошёл гораздо дальше. Его погружение в природу зла без всяких сценических изысков настолько реалистично, что ближе к финалу фильма зрителю становится уже по-настоящему страшно. Когда герой переходит от философии к воспоминаниям своей биографии, упирая на то, что ножик нужно поворачивать по часовой стрелке, и что детишек он приводил в «лесок, вот вроде этого». Меж тем, поворот вполне логичный, достаточно вспомнить, кто перед вами.

Но кто, действительно, стоит перед нами? Кем был Чикатило? Комсомольский романтик, искренне веривший в коммунистическую идею идеалист, мечтавший до двадцати восьми лет о высоком предназначении и высокой любви. Насильник и убийца впоследствии. Именно этот невообразимый переход делает его историю настолько нелогично ужасной, что одна лишь импотенция уже не кажется достаточным объяснением такого страшного перевоплощения. История Чикатило – это история грехопадения социалистического человека на фоне разрушения райского сада советской утопии, и потому так часто в 90-е причину его убийствам видели в разложении идеологии, в которую он искренне верил и с утратой которой потерял ориентиры между добром и злом.

Волохов монологом Чикатило повторяет все эти уже привычные сентенции, и вместе с тем движется дальше, вписывая чёрные страницы советского строя в историю всего человечества. Да разве преступления его, какого-то там Чикатило, идут в сравнения со сталинскими, – говорит герой, напоминая, что убил «всего-то» чуть больше 50 человек. А 15 минут убийства, да пара часов изнасилования, помноженные на 50-53 случая – так это и его судебный процесс подольше длился! При такой циничной математике велико ли наслаждение? Впрочем, а что Сталин? Тот лишь продолжал страшную идею необходимости жертвоприношения, идущую от начала времен, от жертвы, принесённой впервые ещё Каином, и подхваченную плеядой мировых диктаторов и деспотов. Всегда было так, всегда будет так. Как гласит эпиграф к фильму, подлинные знания приходят не через любовь к ближнему, а в страшных кровавых экспериментах, жертвами которых эти ближние, как правило, бывают.

Это понимали великие поэты, и свой монолог Чикатило начинает словами Пастернака (который, напомним, в те же годы предстал на страницах романа Михаила Елизарова «Pasternak», как великий демон-искуситель русской интеллигенции). А дальше помянуты будут и Мандельштам, и Пушкин, вот только Лермонтов не вписался, слишком уж оторван был от народа, потому и юбилеев ему не особо празднуют.

Герой фильма ни в чем не раскаивается – глупо было бы думать, что Чикатило – реальный ли, вымышленный – мог бы искренне раскаяться, но все же пытается оправдаться. Зачем убивал? Освобождал от страданий, сразу отправлял в Божье Царство, минуя жизнь в нечистотах, альтернативы которой на земле не будет никогда. В чем же виновен? Только в том, что для него не нашлось и уже не найдётся подходящего убийцы. Просто приговорили к вышке, ну по- казённому расстреляют в итоге, но, какая разница, когда он, Чикатило, уже приговорил себя к вышке более страшной, которая придёт после смерти.

На протяжении монолога рассказчик постоянно сравнивает русских и евреев, людей-богоносцев и людей-богоизбраных. Но это не просто отсылки к личному антисемитизму, а противопоставление различных отношений к божественному. Люди, избранные Богом и претендующие на прямой контакт с ним, всегда будут отличаться от людей, несущих Бога в душе. И аргумент Чикатило, самый сильный кощунственный аргумент, в том, что он разрушил свою бессмертную душу преступлениями во имя милосердия. Он – продолжение разрушенной и одновременно вечной системы, и убивал, чтобы освободить людей от неё. Герой Волохова не разделяет себя и народ – не Лермонтов же он какой-нибудь! – он лишь доводит до логического завершения внутренние посылы народа-богоносца. Он превращает жертвоприношение в освобождение, не ждёт спасения в раскаянье после смерти, как Дисмас, а хочет «спасать» сейчас, отказываясь от посмертного рая. Его жертвы попадут в рай, в то время как он лишён его навсегда. Как второй разбойник, Гестас, распятый рядом с Христом, но заклеймённый как безумный.

В начале 2000-х Житинкин, осознав неладное в таком нравственном оправдании реального исторического зла (оказавшегося за пределами метафизических Добра и Зла), сделал ставку на эффект разоблачения в эмоциональном посыле Страхова. Актёр добивается этого не тем, что говорит герой, а тем, как он говорит. В конце пьесы в постановке Житинкина Чикатило срывается и убеждает уже самого себя в верности собственных доводов. «Неубедительность его интонации гораздо красноречивее его слов», – писали рецензии тех лет на спектакль.

Но у Волохова – иначе. До последней минуты монолога Чикатило сохраняет выдержку, разве что жалуясь на холод. Зато он не раз вспомнит мучащую его тоску, начиная и заканчивая монолог цитатой из Пастернака: «На свете нет такой тоски, которой снег бы не вылечивал».

Да, он не раскаивается. Но есть замена раскаянью – тоска в душе, от которой уже нет лекарства, мука, которая станет предтечей адских мук. К концу фильма в лесу всё больше смеркается и кажется, что сгущается тьма в душе героя. Он всё больше говорит не о философии, поэзии, истории, а о подробностях убийств. И, когда в конце, отстегнув цепь, Волохов-Чикатило уходит в лес, хочется задаться вопросом, куда уходит герой – продолжать свои страшные деяния или навстречу будущей «вышке». Впрочем, как об этом уже говорилось в монологе, для Чикатило это – одно и то же.

Сергей Фоменко