ДРЕВО ЖИЗНИ (THE TREE OF LIFE)
Жанр: экзистенциональная притча
2011, США, 138 мин.
Режиссер: Терренс Малик
В ролях: Брэд Питт, Шон Пенн, Джессика Честейн, Фиона Шоу, Уилл Уоллес

ОЦЕНКА: 4,5

Вышел новый фильм Терренса Малика. Событие, безусловно, большое, и вовсе не из-за того, что режиссер до безобразия редко радует общественность перлами своего выдающегося творчества. Снимай он хоть по 3 фильма в год вопреки всему, что было раньше, «Древо жизни» ворвалось бы в киномир, будто пылающий метеорит, несущаяся черная дыра, влекущая сознание вслед за белым кроликом. Когда объявили, что картина осенена Золотой пальмовой ветвью, возникло бунтарское желание обязательно посмотреть эту работу, чтобы непременно уличить фестивальное жюри в недостаточной глубине понимания или, еще веселее, зашоренности и предвзятости. Нет, не получится. У Де Ниро сотоварищи не было ни одного шанса выбрать какой-либо иной фильм. Почему?

Сюжет любого хорошего фильма пересказывать бесполезно. Вербальное представление событий – это неизбежное упрощение, обесцвечивание и потеря смысла. Для «Древа жизни» такие рассуждения справедливы более чем. Дело усугубляется еще и тем, что фабула картины, если где и развивается, то это место находится точно не на грешной Земле и даже вне досягаемости многометровых телескопов. Им недоступны те сокровенные альковы сознания и памяти, воображения и размышления, галлюцинации и наваждения, в которые отправляется кинокамера. Единственный опыт, который способен хотя бы отдаленно показать архитектуру этого древа, походит либо на шаманский ритуал, дарующий путешествия по реке воспоминаний, либо на куда более бытовое действо. Можно, допустим, вырвать страницы из учебника биологии с теми параграфами, где рассказано о возникновении нашей планеты, жизни и последующем ее существовании, перемешать их с даосистскими фолиантами, сложить получившуюся пачку с парой семейных фотоальбомов, пропустить всю эту кипу через мясорубку, а вышедшей бумажной трухой набить самокрутку. После чего закурить сей косячок из слов и мудрости, смачно втянув свинцовый дым человеческих жизней, и тогда, вероятно, вам откроется дивный Сезам видений и миражей, море, разлитое между родительским домом и куполом мироздания.

Снимки того фотоальбома станут живыми отражениями на воде, и око оператора упадет в их глубь, чтобы торопливо, будто экономя задыхающееся время, следить за кротким мальчиком, растущим в семье из трех братьев, очаровательной оранжевой мамы и сурового отца. Чтобы не созерцать, но действовать, разглядывать природу и людей, словно ощупывая их прикосновениями света. Здесь мир зеленых лужаек, одноэтажной Америки, традиционного быта, мир из горя и любви, злобы и нежности, лжи и искренности, непреходящих сомнений и вечных истин. Здесь живут, взрослеют и, разумеется, умирают. Все должно быть обычно, но так не получается. Ведь режиссер уже показал нам зыбкую пучину космоса, звездные туманы, в которых время растворилась в пустоте, пространство превратилось в холодные айсберги лучистой плазмы, парящей в бездне вселенского вакуума, что будто вскипает отблесками зарождающейся материи. Мы ослеплены этой невыразимой симфонией бытия, сердце наше остановлено сверкающей красотой и величественными хоралами божественного амфитеатра. Потому привычная человеческая жизнь кажется нам необыкновенно значительной, а всякий ее момент судьбоносным – из тех, к которым спустя годы мысленно возвращаешься, словно к источнику собственной души.

По вопросу о смысле жизни, как сразу определили тему картины, Малик не изобретает велосипеда, он в принципе не собирается говорить что-то непостижимо-сакральное и не тянется к потусторонним откровениям. В мире есть добро – белое, мягкое, ласковое, радующее солнечной теплотой материнского лица, мир не может без зла – строгого, грубого, жесткого, пугающего твердостью отцовских рук. Впервые в жизни, открывая глаза, мы встречаемся с этими неразделимыми противоположностями, их постоянный конфликт, словно бытовая ссора, поселяется в нас до самой смерти, создает духовные кризисы, муки сомнения и неизбывную тоску существования. Но, вырываясь из поля земного притяжения, пускаясь в скитания по бесприютной равнодушной вечности, лишь один ответ ждет нас у точки схождения неба и земли. Нет ни добра, ни зла – и всюду лишь одинокие люди, которые ищут прожитые ими жизни.

В «Древе жизни» Малику удалось найти точную стилистическую систему и нащупать тот образный язык кино и слова, возможности которых он довел до физического предела, вплотную подступившись к некой уже не преодолимой границе человеческого восприятия. И это легко почувствовать в финале картины, которая по гладкой гиперболе устремляется в бесконечное приближение к асимптоте, старается хотя бы на мгновение притронуться к прямой абсолютной истины, но раз за разом, кадр за кадром ничего не получается, и потому режиссер блаженно отпускает своих героев в призрачный туман иного мира. Малик дошел до края собственной земли, дальше в ее координатах – лишь пустота; он написал свой личный Черный квадрат: теорема доказана – решения нет.

Сеанс фильма напоминает долгое погружение в безвоздушное пространство, дыхание останавливается, сознание расплывается в череду зыбких видений, пестрых, оранжево-сине-красных, ты летишь все ниже, скользя по певучим струнам изумительно прекрасной картины, но внизу – лишь мрак. И в этот-то момент внезапно, одним ударом на тебя падают заключительные титры – вынырнул, схватил ртом воздух. Фильм закончился, но в голове раздает эхом какое-то удивительное ощущение странности окружающей действительности. Будто до сеанса все было чуть-чуть по-другому, но сейчас то ли незаметно трансформировалась реальность, то ли твое сознание подверглось чудесному аудио-визуальному воздействию. Но, как и многие великие фильмы, пересматривать «Древо жизни» вряд ли захочется. Ибо путешествие в инобытие – далеко не самое приятное дело. И, выходя из кинозала, проскальзывает тихая радость, что все вокруг такое обычное, вещественное и осязаемое. Терренс Малик – гениальный режиссер, и ему за это хочется отдать еще множество наград, лишь бы больше не тонуть в бездонном вакууме вселенной. Вполне может быть, что примерно такой логикой и руководствовалось каннское жюри. Мысли и образы Малика шире и глубже нашего скромного мирка, но его банальная ощутимость и простота все-таки нужнее и важнее, чем все трансцендентное и экзистенциальное. И пусть так будет хотя бы до того момента, пока мы живы.