ДВОЙНИК (THE DOUBLE)
2013, Великобритания, 92 мин.
Жанр: трагикомедия
Режиссер: Ричард Айоади
В ролях: Джесси Айзенберг, Миа Васиковска, Уолесс Шоун





Саймона Джеймса не очень считают за человека: соседи по вагону метро и официантки в забегаловках регулярно хамят, умирающая мать не может идентифицировать сына на экране телевизора, на относительно метафизической работе — несмотря на стаж в семь лет и хорошие показатели — охранник принимает за посетителя, а непосредственный начальник — то за новичка, то за тунеядца. Еще есть девушка мечты — она работает в той же корпорации заместителем начальника ксерокса, и Саймон с упорством маньяка, но результативностью зубочистки в дневное время ходит к ней копировать ненужные бумажки, а по вечерам наблюдает за ее одиночеством в телескоп. Внезапно появившийся в отделе новенький — полная противоположность нашему герою: уверен в себе, успешен и рассказывает неприличные анекдоты. Все бы ничего, но новенького зовут Джеймс Саймон и, хоть никто этого не замечает, он выглядит точно так же, как обратный тезка.

У Достоевского, конечно, все было немного не так. В фильме Айоади пытливые рецензенты уже сто тысяч раз нашли и Кафку с Оруэллом, и Уэллса с Гиллиамом, и нет, с одной стороны, смысла повторяться, с другой — причин не примкнуть к дружным рядам эрудитов. Считывание культурных кодов в «Двойнике» — занятие крайне интересное и, в общем, несложное, но, если по-честному, практически бесполезное: прекрасно видно, из чего режиссер лепит новый мир. Факт тот, что, пусть компилятивной методой, пусть, да, покрытый гиллиамовской ржавчиной и зараженный кафкианским психозом, но все-таки новый и все-таки в итоге слепляет. Мир, где совершенно естественно стоит знак равенства между постулатами «все люди разные» и «особенных людей не бывает». Мир, куда идеально органично вписалась странная, неправильная красота артистки Васиковской — какие теперь роли играть девушке, решительно непонятно; пожелаем удачи. Мир, где вообще нет солнца, почти нет неба, а по земле везде слоняются неопрятные старики, но где почему-то очень уютно находиться — по крайней мере, в качестве наблюдателя.

Как любую формалистскую вещь, «Двойника» приходится встречать (да и провожать, в общем-то, тоже) по одежке. Айоади, к примеру, замечательно кадрирует — возможно, даже слишком замечательно: от ощущения, что вокруг экрана обязательно должна быть до пошлости красивая рамочка, ближе к концу начинает немного тошнить (такого себе никогда не позволял даже главный в деле афористичной статики Уэс Андерсон, которого Ричард — это было понятно давно — смотрел до посинения). Айоади вообще очень хочет быть красивым, и тут уже речь не только об одежке. Почти каждая фраза здесь — все эти «я решил покончить с собой, потому что не существую», — да и даже сама основная концепция этого дивного нового мира — все это так просто изящно и неприкрыто пронзительно, что даже немного не по себе. Между тем, и правда изящно и пронзительно. Придумать то, что другие всегда знали, но боялись придумать самостоятельно, — великая наглость, но что бы мы без нее делали. Сейчас, думается, кинематографисты по всему свету хлопают себя по лбу (а кто-то от расстройства, может, даже станет хипстером) — как главный герой понял, что надо жить, только после того, как увидел, что у него его жизнь крадут — на справедливом, в общем, основании, что он ей все равно не пользуется.

Влад Колмаков

---

Саймон, на первый взгляд, заурядный офисный клерк. Ездит от дома до работы, с работы – домой, коротает свободное время, превращаясь в Джеймса Стюарта из «Окна во двор», с первого раза не способный отреагировать на приветствие прекрасной половины человечества. На деле же он еще более забит, чем кажется: он человек-невидимка для коллег, он уступает место в пустом вагоне метро, он очень чувствителен к любым незапланированным переменам. Поэтому когда на его рабочем месте появляется новый сотрудник, визуально не отличимый от него, шлепок в обморок – наименьшая из проблем, которые ему сулит двойник.

Чтобы для ясности – пересказывать сейчас сюжет «Двойника» кажется довольно-таки странным занятием. Пусть даже англичанин-экспериментатор Айоади основательно перелопатил канву «длинной» повести Достоевского, упоминая громкое имя в основном для солидности, и временами смотря на эту вольную трактовку, поневоле представишь себе ворочавшегося в гробу незабвенного российского классика. За основу взята лишь фабула – противодействие маленького человека собственному доппельгангеру. Причем на роль Голядкина скорее сгодился бы Уоллес Шоун, взявший на себя прообраз Андрея Филлиповича, на роль Клары Олсуфьевны – кто угодно, кроме Васиковской. Не говоря уже о том, что доверить центральный образ Айзенбергу, нигде, кроме как у Финчера, не блиставшего гранями своего скрытого таланта, это нужно обладать железными нервами.

Но как бы ни был ограничен актерский спектр этого, казалось бы, нескладного дуэта, он временами так искрит, что остается только качать головой. Омоложение, под таким углом, идет истории – в этом видении, естественно, упрощенной – на пользу, и соль даже не в характерах, а в балансе между трагедией и комедией, аляпатовом китчем и пугающей симметрии в общих планах, постмодернизмом и стремлением к классическому канону. По сути, и сравнивать отдельные моменты тянет не с вышеупомянутым Хичкоком, а с Ди Джеем Карузо, у которого в римейке главный герой пялился не просто из любопытства, а на девушку своей мечты. Хотя в романе этим вопросам уделен минимум внимания, зато здесь все-таки абстракции временами замещают конкретные примеры, описанные с форменной тщательностью – все лишнее за ненадобностью вычеркнуто. В какой-то степени это очень личное, интимное кино, раскрывающее тему права каждого человека на индивидуальность, самодостаточность, желание не существовать – но жить.

И эту мысль с блеском развивают аудио-визуальные образы, как будто иллюстрировавшие Кафку, где работа со светом – это аспект, не менее важный, чем, скажем, финальный финт и постоянные реверансы в сторону идейного первоисточника. Карета, едущая в больницу, да не та, доктора – сами, как больные, те же перешептывания за спиной – зато с о-го-го какими поводами. Неизменным остается лишь чувство осознания собственного ничтожества, бессилия перед оборотной стороной собственной натуры. И обыгрывая мотив двойничества, авторам было трудно удержаться от цитирования ну хотя бы «Бойцовского клуба» - знакового фильма для поколения X – или резкого перехода на территорию бурлеска с целью посмеяться еще громче и еще больше (но смешно уже и без этого). Потом раз – и это опять антиутопия с тесными кабинетами из гиллиамовских кошмаров, потом мелькнет что-то от раннего Линча времен «Головы-ластика», Айзенберг помашет ручкой из окна. И было бы странно, не отразись все это на цельности содержания, какими бы головокружительными ни были операторские пролеты вверх по лестнице, кто бы там ни заиграл за кадром, смешно пошутил или приставил острый нож к горлу. Однако, упражнение в любом случае уже не талантливого ученика, но персоны, заслуживающей в ближайшие годы самого пристального к себе внимания – после вот такой сдачи экзамена, обычно открываются весьма прелюбопытные перспективы.

Александр Гофман