Я
Жанр: драма
2009, Россия, 80 мин.
Режиссер: Игорь Волошин
В ролях: Артур Смольянинов, Андрей Хабаров, Оксана Акиньшина, Алексей Горбунов, Мария Шалаева, Анна Михалкова, Михаил Евланов

ОЦЕНКА: 3,5

«Если вы помните восьмидесятые, значит, вы в них не жили». Перефразировав фразу Робина Уильямса об американских битниках 60-х и приложив ее немного видоизмененную к картине «Я», можно получить отмычку к красивому, но, порой, очень сложносочиненному видеоряду, который сотворил талантливый режиссер Игорь Волошин. Получив известность после короткометражки про Чечню «Сука» и подкрепив успех экспериментальной «Нирваной», Волошин глубоко разочаровал почти всю интеллектуальную элиту, сняв политагитку про грузино-осетинский конфликт «Олимпиус Инферно». Поэтому исповедальный крик души «Я» многие приняли в штыки. Хотя, Волошин в своем роде уникум. Ему ничего не стоит переключиться с авторского кино на коммерческое, сработав в обоих сферах предельно профессионально, что мало кому удается.

Структурно «Я» похож на вычурный клиповый «Кислород», но если картина Вырыпаева рассыпается мелкими бусинками полусмыслов, не в силах снова собраться в единую цепочку, то разноцветный винегрет Волошина держится на пусть и тоненькой, но довольно крепкой ниточке. Сюжет ленты вращается вокруг экстравагантного наркомана по кличке Румын, рядом с которым вьются, подобно летящим на огонь мотылькам-однодневкам, молодые парни и девушки – цвет целого поколения. У главного героя всегда полны карманы разнообразных наркотиков, и он щедро, словно всемогущий и милостивый бог раздает их направо и налево нуждающимся. Все остальное, включая повествование от главного безымянного героя, предстает в виде обрывков-воспоминаний о прошлом.

Волошин, в «Нирване» рискнувший создать русскую версию «Трэйнспоттинга», на этот раз, ни много, ни мало, занимается целым мифотворчеством, создавая целое пространство, населяя его простыми жителями и богами. То, что не удалось сделать отечественным кинематографистам при медленно загибающемся и пропахшем собственными зловонными миазмами совке, доделывает Волошин. Причем его воспоминания (а «Я» во многом автобиографичен) сконструированные, дополненные отголосками других психоделических снов. Но этим и ценен своеобразный конструктор режиссера. Взяв за основу поколение советских торчков, сгинувших в расцвете лет в 90-е, Волошин добавляет своим образам черты американских «детей цветов». Его видение приобретает интернациональные мотивы, по сути, режиссеру неважно, насколько правдиво отражается в его зеркале советская молодежь, в корне разошедшаяся с «поколением Пепси».

Важна лишь сама наркотическая культура, с ее образами, понятиями и колоритными персонажами. Зарубежный опыт, столкнувшись с русским собратом, с трудом, но вписывается в общий контекст. Метания и бунт МакМерфи среди инфантильных идиотов и деспотичной медсестры преобразовываются в жестокие реалии России конца 80-х начала 90-х. При этом трансформируясь на русской почве из идеологии – «твоя страна – твоя клетка» в посыл о творческой несвободе и невозможности альтернативного образа мышления в реалиях стремительно обновляющегося мира, провозгласившего курс на перемены во всем образе опостылевшей многим жизни.

Но в визионерском мире Волошина, несмотря на все происходящее вокруг, постоянно звучит забойная веселая «Шизгара» и зарубежные поп-хиты 80-х (как ни странно, больше популярные в России, чем на Западе), а люди, выбравшие свою стезю, даже предчувствуя скорый конец, ни о чем не сожалеют. Разухабистый цветастый мюзикл нон-стоп. В этом мире четко выявлена почти мистическая связь блатного шансона и загадочной русской души, требующей вечного праздника, а через зеленое поле мчится старый, полуразбитый запорожец, запряженный в тройку лошадей. Альтернативное пространство обладает своим мессией, принявшим смерть на кресте, и демонами-фриками, загнавшими его туда. Безумный галлюциногенный трип по волнам то ли настоящей, то ли ложной памяти. Но когда режиссер демонстрирует alter ego, освобожденное от наркотических паров, наспех заговаривая о целом потерянном поколении, делает Волошин это неискренне, почти натужно. Вырезав из сценария кусок, описывающий чеченские события, режиссер лишает героев шанса на искупление (и надо ли оно вообще?), предавая ушедших забвению, превращая их в памятник самим себе и ушедшей эпохе. Но, все же, оставив за собой право самолично помолиться за них перед Богом, рассказать свою версию событий.

Волошин не помнит 80-х, ведь для него гораздо важнее сам человеческий опыт, кропотливо накопленный десятилетиями. Возможно поэтому тот рай, где властвует наркотический Иисус Христос-суперзвезда, получается запечатлеть на целлулоиде гораздо живее и образнее, нежели попытку вспомнить друзей, канувших в небытие. Тем, кто ушел – к крестам цветы, тем, кто остался – воспоминания. Эдакие полуреальные сумасшедшие сны о молодости, всегда заканчивающейся либо своеобразной смертью (взрослением), либо самой настоящей.

Попытка режиссера идентификации своего «Я» в картине получает четкую трактовку (он тот, кто сошел со смертельного пути и произнес исповедь), а в более широком смысле остается загадкой. Одно можно сказать точно, пока что искренние, лично интересующие Волошина вещи, получаются у него гораздо лучше тех, которые приходится делать по необходимости или каким-то неведомым зрителям причинам.

Сергей Сысойкин