В мире есть много разных вещей, людей, событий; историческая память, как старый архив, пухнет от тяжелых коробок, перекошенных полок, среди почерневшей истлевшей бумаги слышатся то гул многотысячных армий, то далекие глухие крики бесчисленных мертвецов. Во мгле и метели, в неясных силуэтах и каменных постаментах мы пробираемся к тому, что нужнее и важнее, учреждаем дни скорби, знаменательные даты – профессиональные, региональные, международные. День того, день другого. 12-ое, 8-ое, 23-ее. 365-и давно не хватает, за каждый календарный отрыв цепляются десятки и сотни имен общечеловеческой заботы и кручины.

1 июня – Международный день защиты детей. Назначен ООН. Давно; нынешним летом будем вспоминать уже в 51-й раз. Что в это день надо делать? Смеяться или плакать, давать детям кульки с конфетами или читать нотации о вреде сладкого? Не знаю. Ну можно, допустим, фильм посмотреть – хуже, по крайней мере, не станет.

«Bebe(s)» - хорошее слово нашли французы, чтобы обозначить ребенка; простое настолько, что совершенно не из взрослого лексикона. Большие и образованные не любят до такой степени непритязательные звуковые сочетания, кажется, они остались с той забытой поры, когда Человек разумный еще только начинал осваивать премудрости артикуляции и новую языковую науку. Сейчас тех кроманьонцев, понятно дело, уже не осталось, и лишь малый дети, едва успевшие почувствовать свое человеческое устройство, напоминают нам о том потерянном состоянии, из которого мы все пришли. И эти два коротких слога, будто весточка из забытья, и умиляющие лица, ручки, ножки, всевозможные уменьшения и ласки в суффиксах и интонациях навевают на сердце такую странную нежность, которая разгорается не в пространстве «рацио», а тянется и растется из нашего архаичного животного прошлого.

Французский фильм «Малыши» рекомендуется всем как сладкий сироп от жестокости и озлобленности повседневной жизни. 76-минут расплываются в сознании теплым светом простого добра.
Картина сплетается из нескольких антропологических очерков, бесстрастно наблюдающих за мелким бытом новых на этой планете людей. Густая коричневая кожа на круглых животах африканских малышей, их неловкие хватающие жесты пухлыми комочками рук, а на гладких кофейных лицах поразительно острые и внимающие движения глаз – неосознаваемый гений жизни в земном обличии шлет нам жаркое дыхание любви. А в далекой Монголии, средь ветреных степных просторов, в уюте людского жилья, лежат на кроватях туго укутанные в цветастые одеяла грядущие хозяева этого бесприютного края. И ворочаются, и волнуются, и быстро шевелят зрачками, а из щели в тканой стене уже пробивается лазоревый лоскут манящего неба. Все будет, и мир еще разольется вокруг необозримым океанов звуков, и сухая трава проползет под босыми ступнями, и смутный дрожащий горизонт устремится в недостижимые дали. Надо только подождать. Меж тем в лабиринте асфальтовых трасс и бетонно-стеклянных домов копошатся в легких распашонках юные американцы, нашаривают крошечными пальцами твердые пластмассовые игрушки, а в лицах – безмолвные эмоции, может быть, они вспоминают свое недавнее утробное прошлое; прекрасны те видения, но никому их нельзя раскрыть.


Глядя на трепетные кадры фильма можно думать о чем угодно, предрекать беспомощным человеческим детенышам тяжелую и сложную жизнь, пытаться разгадать тайну их пока бессловесной души, понять особое восприятие такого большого вещного мира. Удивительно деликатная камера работает с крупными и средними планами и тем изменяет масштаб нашего пространства, мерилом которого становится уже не взрослый аршин, а все лишь короткий детский шажок. Сознание зрителя перемещается в иную систему координат, и все предметы поверяются не нашим рослым взглядом, а внимательным оком малыша, взирающего на необъятные деревья без вершин и крепкие сухие руки матери – он все видит снизу, он все понимает вновь и ощущает действительность так, как мы уже забыли. Но, возможно, в течение часа экранного времени нам удастся хотя бы чуть-чуть, сквозь непреодолимую пелену жизни вернуться назад.