КАРАВАДЖО
реж. Дерек Джармен
1986

Движущиеся картины

"Звёзды – это алмазы бедных"

Ему протягивали крест, а он требовал нож. От него хотели смирения, а он предпочитал бунтовать. Лежа на смертном одре, путаясь в обрывках воспоминаний и осознавая, что это конец, он просто пожелал остаться самим собой. Так честнее.

"Караваджо" – это отнюдь не биография художника-маньериста. Порой кажется, что это и не фильм вовсе. Это воспоминание, галлюцинация, это коллекция красочных картин, изображенные персонажи которых неожиданно начинают двигаться, говорить, улыбаться, кричать. Жить. Это набор сцен, которых недостаточно для того, чтобы назвать историей жизни. А может их, наоборот, слишком много. Не было задачи создать дотошное жизнеописание художника. Не было цели сделать историю нравоучительной или хотя бы познавательной. Не было смысла кроить сюжет по годами создаваемым лекалам и канонам. Было простое желание выразить себя – показать творца за работой, в поиске, в муках и страданиях, в страсти и любви и, наконец, в смерти.

Для описания этой ленты слова не нужны, это мусор, шелуха, слишком несовершенные, чтобы ими можно было объяснить красоту, слишком сухие и скупые, чтобы была возможность показать эмоции. Звук смолкает, слова разлетаются на буквы, замирает стоп-кадр. В каждом царит странная гармония, каждый выверен до мельчайшей детали, при этом нет и намека на искусственность. Всё естественно – золотистые лучи солнца, играющие на огненных волосах, алая кровь и раны, нанесённые любящей рукой, страстные поцелуи в декорациях то ли эпохи возрождения, то ли современного театра. Искусство жизни, правдивое, честное, порой неприятное.

Человек приходит в этот мир с муками и криками и также исчезает, порой не оставив после себя ничего. Кому-то везёт чуть больше, кому-то чуть меньше. Так и здесь: лента начинается с какой-то тихой предсмертной агонии, а заканчивается смиренным спокойствием, замершим на картине. В середине, воссозданной крупными мазками и с тонкими деталями, мы наблюдаем несколько сцен из жизни в богато украшенной раме из добротной работы оператора, костюмеров, декораторов, мастеров по свету.


Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Возможно это преувеличение: не вся, а только то, что действительно важно. То, о чём жалеешь, то, чем дорожишь больше всего. О чём мог вспоминать реальный Караваджо перед смертью, не узнает никто. Но никто и не опровергнет, что он мог думать о том, как зарабатывал первые деньги, не то благодаря своему дару, не то телу, о том маленьком мальчике, которого он выкупил и сделал своим учеником и, наконец, о странной паре, парне и девушке, которых он сделал своими натурщиками.

Если важнейшая ценность жизни – это любовь, то кому дано право судить за неё? Что двигало героем – неуёмная жажда творить или страсть к конкретным людям? Мужчины, женщины – в его жизни были и те и другие. Не было одного – спокойствия и удовлетворённости. Тот странный любовный треугольник, который тревожил его до последнего вздоха вряд ли смог подарить ему хоть толику сказочного пирога под названием Счастье. Вот они: молодой Шон Бин, с виду типичный плохой мальчик и такая неземная Тильда Суинтон. Ощущение, что идёшь по картинной галерее, где со стен на тебя смотрят неизвестные, но такие знакомые люди. Юный Караваджо с самовлюблённым лицом Декстера Флетчера, смазливый пухлогубый мальчишка, смело утверждающий, что он, его тело, это не что иное, как произведение искусства, прикасаться к которому – дорогое удовольствие. Повзрослевший Караваджо в блестящем исполнении Найджела Терри, получающий удар ножом в грудь. Это всего лишь игра, детская забава, совсем не больно, подумаешь, кровь. Больно бывает от другого – когда умирают дорогие сердцу люди, когда погибает красота, когда понимаешь, что страшная страсть может толкнуть на убийство во имя любви. Больно он того, что нож в руках мелькает чаще, чем кисть. Беспощадная судьба наносит ему один удар за другим. Что это – плата за то, что он стал Бахусом этого мира? Страшная кара за запретную любовь, за желание постичь, попробовать, понять.


Постепенно и ненавязчиво современная жизнь проникает в ту далекую эпоху. Зритель не успевает заметить, когда именно стирается эта грань. Вдруг в кадре промелькнёт печатная машинка, классические костюмы, мотоцикл, сигареты, калькулятор. Не важно, в какое время ты живёшь. Не важно, кем ты являешься. Не важно, что для картин на религиозную тематику художнику позируют простые грешники с улицы. Всё это мелочи. Но что тогда имеет смысл? Мгновение, пойманное кистью художника, краткий миг, ради которого натурщики на бесконечные часы замирают в неестественных позах.

Наверное, это самый подходящий фильм для знакомства с творчеством Дерека Джармена, о котором кто-то не слышал (да и не услышит уже) ничего, а кто-то видит в нём непризнанного гения, открыто высказывающего свою позицию, творившего ради искусства, затрагивающего в своих работах темы, на которые говорить не принято, причем делая это тонко, красиво, не пошло. Будучи гомосексуалистом и умерев от СПИДа, он оставил после себя немалое наследие, и я пока не имею права судить, является ли «Караваджо» вершиной его творчества, как утверждают знатоки. Но то, что эта работа мастера, самобытная и изящная, можно сказать уже спустя несколько минут после начала просмотра картины.

Две монетки прикрывают глаза, которые больше не увидят этот мир. Это всего лишь плата Харону, за то, чтобы он переправил его на другие берега. Караваджо Джармена привык давать их тем, кто помогал воплотить его задумки в жизнь. Он привык, что ему платили за его работу, впрочем, так ли важен звон монет, когда купленная свобода не приносит счастья? Посмертный портрет, на котором его несут куда-то. Женщина воздела руки к небу. Ему бы понравилось. Стоп-кадр. Последний взмах кисти. Картина завершена.