По правде сказать, сложно себе представить что-нибудь более традиционное и заштампованное, чем японская анимация. Так об этом любят рассуждать зрители, встретившие очередной ярлычок с заветной надписью «Мэйд ин джапен». Большеглазые школьницы, катаны, отсеченные щупальца бесформенного космического монстра и гигантские роботы, совершающие свою энную трансформацию под развесёленькую j-pop композицию.

Истоки таких представлений об анимационном искусстве страны Восходящего Солнца достаточно банальны. Основное знакомство с японской мультипликацией приходилось на те года, когда ТВ-каналы закупали продукцию, опираясь в первую очередь на цену, а не качество. Попробуй разобрать в этом потоке жемчужинки от студии «Гибли». Что уж говорить о независимой японской анимации, стоявшей особняком даже у себя на родине. Ёдзи Кури, Кихатиро Кавамото, Коджи Ямамура – творцы, экспериментаторы, и, увы, одиночки. Впрочем, и студии порой брались за рискованные проекты. Например «Mushi Production» известна в первую очередь эротической трилогией «Animerama». И даже в таком эпатажном проекте заключительная часть «Печальная Белладонна» произвела эффект разорвавшейся бомбы. Настолько далеко это кино было от привычного понимания анимационного фильма.

К началу съемок "Белладонны" проект покидает один из его идейных вдохновителей Осаму Тэдзуки. Получивший полную свободу Эйчи Ямамото решает сменить направление движения и перебрасывает зрителя из жаркого Древнего Египта в мрачное европейское средневековье, с его охотой на ведьм, чумой, нескончаемыми войнами, но главное - незавидным местом женщины в социуме. От былой невыносимой легкости бытия, порой танцующей на грани фола (да что там, половой акт с крокодилом, это определенно та черта, за которую заступать и вовсе не следовало) не осталось и следа. Блюстители морали провозгласили эпоху телесной греховности и женщина, считавшаяся сосудом дьявола, стала ее печальным символом. Красота наказуема и неминуемо влечет к гибели. И в этом очищающем костре ей лучше сгореть одной, иначе сотни, а то и тысячи, душ запылают рядом. Культ уродства и покорности, возложивший всю ответственность за грехопадение на женщину окутывает своей отвратительной паутиной Европу.
И вот уже бедная красавица Жанна (сколько таких знала история?) лежит распятая на свадебном столе, а Милорд и его свита сполна вкушают вознаграждение за столь щедрый ужин. И, возвращаясь, измученная, домой, она падает не перед своими дверьми, но перед вратами в ад. С этого момента начинается история падения Жанны в объятия врага рода человеческого. Шаг за шагом, под ядовитый шёпот окружающей толпы, она отдаляется от всего земного, чем когда-то была, все больше превращаясь в суккуба, готового разорвать этот мир на части. И получив очередной удар от человека, ради которого она собиралась жить, в порыве жгучей ненависти она уже кричит о своем желании грешить. Просто совершить преступление, раз этого желают зрители, навсегда оставив дорогу к богу и прощению.


Но то, что на страницах Жюля Мешле выглядит страшной сказкой о жизни очередной средневековой ведьмы, под рукой Ямамото превращается в аллегорическую притчу о поиске женщиной своей сексуальности. Очень быстро Жанна из девочки становится женщиной. Людская молва возводит ее на дьявольский престол в тот момент, когда она начинает осознавать свое тело. Поэтому первый оргазм она получает от сношения с демоном, испытав впервые запретное плотское удовольствие. И в этот момент, превращающий вселенную в безумный поток образов, вырванных из разных эпох и культур, ее тело и душа навсегда переплетаются между собой. Она больше не носит одежд, в очередной раз подчеркивая свою открытость грядущим вызовам, и идет гордо подняв голову сквозь толпу. Она стала тем, кого так боялись средневековые богословы. Нет, не ведьмой, красивой женщиной, способной низводить ангелов, соблазняя своей красотой.

Рисунок Куни Фукаи для «Белладонны» нередко сравнивают с работами Обри Брёдселя, особенно с иллюстрациями к «Фаусту» и «Смерти Артура». Однако, уместно ли здесь говорить о заимствовании – вопрос открытый. Дело в том, что творчество Брёдселя само формировалось под влиянием работ поздних прерафаэлитов (сторонников дорафаэлевской живописи, но в современном прочтении) и старинных японских гравюр. Учитывая пространственно-временной отрезок анимационного фильма и происхождение Фукаи, можно предположить, что это скорее совпадение и подобные графические решения могли появиться и без явных увлечений английским модерном.

А вот чье влияние видно невооруженным взглядом, так это модного в то время Ральфа Стедмана, к моменту создания фильма уже проиллюстрировавшего томпсоновский «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Карикатурность эпизодических героев, яркие цветовые пятна, выхватывающие из размытых фоновых полутонов главных персонажей, а главное - фигура Милорда, словно срисованная с Рауля Дюка, потерявшего свою панамку, - все это явственно дышит стилистикой рисунков, созданных после очередной порции диэтиламид d-лизергиновой кислоты. И посреди этого карнавала животных - нежная печальная фигура Жанны, в чьих чертах угадываются формы французской актрисы.

И что же было целью Жанны? Для чего она прошла весь этот путь, полный мучений и страданий от кровавого пиршества к распятию на костре? Хотела ли она весь этот мир, как заверяла на суде? Конечно же - нет. Вся ее жизнь была наполнена единственным желанием – вернуть себе человека, в которого она была влюблена всё это время. Была влюблена, несмотря на предательства и отречение. И увидев его взгляд, вновь наполненный чувством, тем желанием, что жило в нем до свадьбы, она с улыбкой принимает свою судьбу. Умирая на костре, она, как и все вокруг, понимала, что победила. И толпу и предрассудки. Потому сцена казни перестает пульсировать ужасом, превращаясь в прекрасную грустную песню, с которой начинался фильм. Круг замкнулся, порождая новый виток для следующей Жанны.

«Печальная Белладонна» отрицает практически все наработки японской анимации. Она живет по своим правилам, наделяя кадр душой не движением, как это принято во всем мире, а эмоциями. Борьба и метания идут в душах, застывших в целлулоиде, и чем статичнее картина, тем чудовищнее боль, испытываемая героями. И все же «Белладонна» не существует в анимационном вакууме. Манера рисунка, шаржевость в ключевых моментах роднят ее с загребской школой. Недаром же «Сатимания» Зденко Гаспаровича, вышедшая спустя пять лет, практически полностью копирует сцены анимационного оргазма. Ворвавшись на берлинский кинофестиваль, «Белладонна» не смогла завоевать заветного медведя, но оставила неизгладимый след в сердцах зрителей. Такой, что многие ее элементы до сих пор можно обнаружить в современной анимации.