РАЙНЕР ВЕРНЕР ФАССБИНДЕР: «ЖЕНСКАЯ ТРИЛОГИЯ»

Мелкими шажками, в белом подвенечном платье, покачиваясь на ультравысоких шпильках, почти мультипликационная героиня с нарисованным счастьем, пробирается через обломки и, невзирая на бомбежку, сжимает в руках свидетельство о браке. Вечная невеста в перманентном, как завивка, ожидании жениха. Серо-стальные глаза, омытые слезами Богородицы. Какой ярлык можно придумать для нее, пока она не растворилась вместе с гарью и дымом, не стала еще одним призраком времени, не осталась навсегда просто образом с потускневших, винтажных фотографий? Мадонна / Шлюха / Святая / Грешница / Self made woman / Жертва нелепых в своей случайности обстоятельств / Искренне любящая / Расчетливая стерва... Но ей все равно, кем она покажется – играть в фотообразы, менять их перчатками – ее вечная роль, ее нескончаемая работа. «Ну почему ты меня не понимаешь? – закатывает затуманенные глаза Вероника Фосс, - Когда актриса играет женщину, которая хочет понравиться мужчине, она пытается воплотить в себе всех женщин мира. И ей нужна музыка. И свет. И шнапс. И таблетки….»

И он играет для нее, вернее, для них всех музыку. И он включает свет, много света. Свечи, рампы, прожектора… И она, кукольно-красивая, кружится в их свете, мелькает в рапидах камер, самовлюбленно отражается в глубине зеркал. Ее жесты экстатичны, движения экспрессивны, а реакции экзальтированны. У нее все - чересчур… Человек, воссоздавший хроники ее взлетов и падений на экране, никогда не боялся прибегать к театральности, вычурности, бульварщине, китчу и прочим «сомнительностям», с точки зрения хорошего вкуса. Выход за все возможные пределы, кстати, кажется сознательным - в те времена, когда жанровое кино еще могло быть прибежищем нонконформистов, бунтарей и психов, в так называемом «хорошем вкусе» они видели мало хорошего и считали его фальшивым и буржуазным понятием. Вычлените историю из фильмов Фассбиндера – получится либо банальная мелодрама, любо сюжет детектива в мягкой обложке. Но остается дистиллят – довлеющая над всем фигура Автора. Соберите разрозненные факты о нем воедино, перетасуйте кадрами, сложите портрет, и вы поймете, почему этот гомосексуалист и психопат, Райнер Вернер, так любил делать своими героями «лишних людей» - аутсайдеров, изгоев и женщин. Странно, но последних он, кажется, понимал как никто другой и приравнивал к первым, видимо в силу автоматической неприкаянности, отверженности и беззащитности в холодном, прагматичном, скроенном по мужским лекалам мире игр в войны и политику.

Проекции на разорванном, развевающимся на ветру, занавесе времени - танцующие призраки, заводные куколки, женщины, умирающие и воскресающие в разных инкарнациях. Вместе со своими эпохами они меняют лица, верят, любят, обманываются, изменяют, сводят и сходят с ума, обрастают надеждами и состояниями, чтобы стремительно их терять, обращаться в прах и вновь восставать из пепла.. Иногда исчезает уверенность, что это три разных лица, и начинает казаться, что перед нами проиграны три альтернативных варианта одной и той же судьбы, три маски на одном и том же лице… Еще одна женщина, еще один образ Германии, на этот раз послевоенной, аденауровской в обширном, раздираемом всеми возможными противоречиями, творчестве Райнера Вернера Фассбиндера. Он любит эту женщину. И он ее ненавидит. Высшая проба любви – психопатические, извращенные, похожие на поцелуи зеркалом, отношения, связавшие этих двоих узами покрепче брачных. «Я ищу в себе, где же я сам - в истории моей страны, поскольку я - немец». «Лучше подметать улицы в Мексике, чем быть кинематографистом в Германии». Как Нарцисс, он и рад бы оторвать взгляд от кочующих из фильма в фильм проекций, но не может, что-то не пускает, а отвести глаза – значит соврать и изменить самому себе. Пьяными бабочками кинокадров, выхваченные стеклянным глазом кинокамеры, из перемолотых в пыль дней и кокаиновых дорожек, всплывают в памяти пожелтевшие, не свои, чужие воспоминания, полные боли, едкого сарказма и любви..

Его история – ее последний взгляд в кинокамеру, Верховному Режиссеру в глаза. Она – это Вероника Фосс, леди-декаданс, золотой бабочкой попавшая из душных интерьеров нацистского гламура в разъедающую стерильную белизну медицинских кабинетов. Из киноаппарата в кинозалы роем летят ошметки ее, никому не нужного прошлого. Она, как и полагается героине детективных историй – блондинка / страдалица / стерва /красавица /морфинистка/, вырисовавшаяся из клубов сигаретного дыма, воспоминаний и, - последней приметы бывшей любимицы публики – шлейфа слухов (что-то там, кажется, в связи с Геббельсом). Но все ее тщательно выстроенные кадры распадаются на составляющие спазмами боли – настоящей ли, выдуманной - не все ли равно? Она рвет пленку. Ее не нужное, не замеченное никем, эффектное появление в сверкающей чешуе платья, дрожащие руки с мундштуком, свечи, песня, вернее последний крик потерянной девочки. Сколько их таких, канувших между сменами бобин с пленкой, было то?

Она – это Лола, позаимствовавшая имя у другой певички из фон штернбергского «Голубого ангела». Героиня, скроенная из десятка расхожих сюжетов, сотканная из обрывков старой, в разводах фотопленки – Лолита / Лилит / Лулу в пабстовском «Ящике Пандоры». Неглубокое проживание жизни, стремление к комфорту, к легким решениям, размеренное течение быта, изредка прерываемое вялыми стремлениями выбраться из этого колеса и твистами, достойными бульварного чтива – вот любовь хмельного пари ради, вот искренне влюбленный идеалист против косной мещанской среды… Она засасывает все в себя, в темноту потерянности. Но эта Пандора, в отличие от той, пабстовской ангелоподобной дурочки из наивной эпохи джаза, уж точно найдет себе место в системе социальных весов и противовесов, не раздарит себя направо и налево, и даже не отдаст по дешевке. Вульгарная и трогательная, она картинно хмурит брови, сетуя на то, что общество мешает им стать лучше, в душе прекрасно осознавая, что консерваторы, революционеры, анархисты, моралисты, святые и грешные – всего лишь винтики и шестеренки в системе буржуазной идиллии, где все цинично наперед просчитано, куплено и продано.

Она – это Мария Браун. Женщина с фамилией любовницы бывшего властителя Третьего Рейха и самым распространенным на Земле, библейским именем. Девушка из другого фильма, певшая «Лили Марлен» для немецких солдат изменилась сама и изменила с новым режимом, завещав фрау Браун только лицо фасбиндеровской музы Ханны Шигуллы. Аннигилирован заряд той любовной песенки, которая звучала в сырых окопах. Она сменилась бодрыми голосами дикторов с радио. В идеально сидящем платье, шелковом белье, с аккуратно нарисованным лицом - она тоже символ эпохи, но другой. Образцово-показательная девушка, как с плакатов, образ-бренд, почти икона, не военного, а послевоенного мира эпохи «экономического чуда», с его стойкостью, отчаянием, наигранным оптимизмом и не наигранной, по-детски искренней верой в возможность обывательского счастья для всех и каждого.

Чисто по-женски, как копируют прически или наряды из глянцевых журналов, она скопирует дух этого времени. Она станет его частью, она разделит с ним свою, специфическую, немецкую версию американской мечты об искусственном, потреблядском рае. Если считать верным тезис, что жизнь - театр, то она, наконец, получит свою главную роль и реквизит. Паутина кружев, заляпанная липкими иллюзиями, ажурные чулки, перфорированная квадратиками кадров реальность. Зарифмовав материальное с идеальным, деловито взламывая чужие сердца, не слушая чужих советов о том, что «любовь не истина, а чувство», она сделает любовь своей истиной.

Любовь как то, что обогащает. Любовь как ниточка, ведущая в пустоту. Любовь как бег по пересеченной местности на шпильках с дежурной улыбкой женщины, уверенной в себе и чувствах своего мужчины. То, ради чего можно горы свернуть, с блестящими глазами и деланным равнодушием зайти в тамбур мимопроходящего, в надежде выйти на промежуточной станции в дивный, новый мир. Она пронесет эту любовь через войну, через разрушенный, лишенный всех ориентиров и указателей послевоенный мир. Через суды и банковские счета. Через чужие объятия, с почти животным чутьем научившись лавировать и предугадывать, и не путаться между постелью и работой... Она будет беречь эту любовь долго, не заметив, что она уже давно высохла и окаменела, как мертвый ребенок. О том, что из шарика выкачали воздух, пнув его в неизвестном направлении, она узнает намного позже, неудачно прикурив от газовой печки. Разыгранная по нотам мелодрама вдруг превратится в драму, когда шум и суета окружающего мира, рокот эйфории выигравшей Чемпионат мира ФРГ, захлебывающийся оптимизмом голос в динамике – «…наконец то, Германия снова из себя что-то представляет!» по нелепому стечению обстоятельств исчезнут в грохоте взрыва. Судьба, похоже, тоже, как истинная женщина, капризна и ничего не понимает в футболе…

Взрывной волной выбивает лампочки в плафонах, зеркала разлетаются крошевом, три незамысловатые истории тонут в темноте титров… Историю в очередной раз стошнило сентиментальными образами и елейными сюжетами. Немецкий гений, чья гениальность тоже носила характер взрыва, а не ровного свечения, предвидел надвигающиеся над Германией сумерки и так четко ответил своим творчеством на известные вопросы «Кто мы?» «Откуда мы?» и «Куда мы идем?», что впору думать о божественном вмешательстве и вешать ярлык пророка в своем отечестве. Ему совершенно неважно по отношению к чему быть бескомпромиссным и перпендикулярным – отвращение у него вызывает как время, предшествовавшее правлению Третьего рейха, и непосредственно гитлеровский режим, так и последующие годы «экономического чуда» и современное ему время. Как романный рыцарь, вернувшийся из очередного крестового похода, он фиксирует в своем творчестве все ту же безрадостную картину - любимая страна, как последняя проститутка, идет за тем, кто посулит ей больше. Фашизм побежден, Германия изо всех сил стремится избавиться от своего позорного прошлого, война закончилась, но закончилась только на бумажке. Но снова и снова, господа, один и тот же цикл - стремление к независимости, оборачивающееся отчужденностью, переходит в позицию «моя хата с краю», затем «Германия – для немцев» (подставьте любую страну, любой народ). Это те «сто лет одиночества», которые никогда не закончатся... Вечное их возвращение.

До тех пор, пока средний человек не изживет в себе психологию мелкого собственника, стремящегося к комфорту и поиску легкого решения в моральных вопросах, история так и будет замкнута в круг закольцованных событий, как история вышедшей замуж, но так и не зажившей семейной жизнью Марии Браун, начавшаяся взрывом в ЗАГСе, а закончившаяся взрывом ее новообретенного дома. И это не история Лолы, Вероники или Марии. Это даже не история Германии - это история Европы, европейских буржуа и мещан. Фашизм по Фассбиндеру не есть специфическое, присущее только немецкому народу явление и не исторический феномен, а одна из фаз в общем цикле, драконьи зубы, периодически прорастающие на европейской почве из поколения в поколение. Тень, отбрасываемая ценностной системой массового потребителя с ее стремлением к материальному благополучию, успеху, прагматизмом и его логическим продолжением - конформизмом.

Барышни Мария, Лола и Вероника, к которым так трогательно нежен Фассбиндер, Великий и Ужасный, (а он к ним действительно нежен, симпатизирует и сочувствует, ведь еще спорный вопрос – они используют режим, или режимы пользуются ими, чтобы затем выбросить) получили то, к чему стремились – долгожданное состояние одна, положение в обществе другая, и смерть от передозировки, так похожую на ту, которой умрет спустя несколько месяцев сам 37-летний гений - третья. «Каждому свое», - как писалось на воротах в сами-знаете-какое-заведение. Верховный Режиссер, при этом, наверное, горько усмехнулся и снова сменил бобину с пленкой – заканчивалась Эпоха Великих [разве что без справки] Психопатов вроде Фассбиндера или Вернера Херцога в кино. Заканчивалось и Кино как искусство, задавшее трудные вопросы. Гонка за успехом вступала в решительную фазу. Начиналось время построенного на сплошных компромиссах, беззубого кинематографа и манипуляций с сознанием - о том, что в грядущую эпоху СМИ, концлагеря – излишество, а Вагнера и мрачные фигуры со свастикой сменят оптимизм поп-музыки и улыбчивые гламурные убийцы в белом, символизирующие новый «опиум для народа», умница Райнер Вернер догадался еще тогда. Над сытой Европой снова сгущались сумерки, история снова заплутала вопросами… Будет ли кто-то их освещать? Будут ли новые Фассбиндеры? Вряд ли. Хотя кокаин-то вроде до сих пор в моде.