ДВА ДНЯ, ОДНА НОЧЬ (DEUX JOURS, UNE NUIT)
2014, Франция 95 мин
Жанр: драма
Режиссеры: Жан-Пьер Дарденн, Люк Дарденн
В ролях: Марион Котийяр, Фабрицио Ронджоне, Пили Груан



У Сандры - уже немолодой, измученной на вид женщины - большие проблемы. Не став ходить вокруг да около, ее уведомляют о потере работы примерно в таких формулировках - "Вы уволены, четырнадцать из шестнадцати ваших коллег предпочли неплохую премию хорошей сотруднице". Сандра, слабо возразив для проформы, решает, что лучшая идея на сегодня - закинуться "Ксанаксом" и не выходить из квартиры все выходные. Но приходит муж, берет ее за руку, вспоминает об ипотеке и говорит - "У тебя все получится" (дело, конечно, не в ипотеке). Тогда Сандра идет прямиком к вышестоящему руководству и просит повторного голосования – ведь в первый раз все не по справедливости, все не честно - на что он пожимает плечами и нехотя соглашается. Теперь у нее два дня и одна ночь на то, чтобы переубедить людей, еще несколько часов тому назад уверенно сделавших свой выбор.

Вплести ветхозаветный сюжет в рутину повседневности, выйти на улицу и начать снимать с непрофессиональными актерами здесь и сейчас, при естественном освещении, в лучших традициях документального жанра - во всем этом безошибочно определялись, да и в общем-то до сих пор определяются братья Дарденн. Их творческий метод - это, с одной стороны, аккуратное следование традициям итальянского неореализма а-ля Де Сика, с другой - всенепременная сухость киноязыка, какой-то аскетизм во всем, что касается выразительных средств, что не может не напоминать нам ну хотя бы о Роберте Брессоне. Собственно, и истории в их фильмах развиваются вопреки жанровым законам: им плевать на правила. Главное для них - обнажить нерв этой самой истории.

В этом смысле "Два дня, одна ночь" знаменательно рифмуется с их же "Розеттой", триумфально сорвавшей "Золотую пальмовую ветвь" в Каннах. То был непричесанный, неуютный фильм о девушке, которая больше всего на свете хотела найти работу, но как только находила, тут же ее теряла - так уж вставали звезды. Но однажды она нашла способ - для этого нужно было всего- то совершить подлость - и, надев фартук, она с готовностью заняла чужое место, но уже вдвойне несчастной. Финал - одна из самых сильных сцен покаяния в авторском кинематографе. Вообще, братья всю жизнь снимают о покаянии - в "Обещании" это подчинившейся свирепой воли отца мальчик, в "Сыне" - примирение с самим собой. "Дитя" - о судьбе молодого папаши, который уже не ребенок, но еще и не человек. Причем это же касается и "Молчания Лорны" - являвшейся их единственным проколом - и "Мальчика с велосипедом", где брошенный отцом трудный подросток ищет любви и понимания у всех, кроме той, что дает их ему. В конце концов, об этом же и трехминутная работа в альманахе "У каждого свое кино", едва ли не самая эффектная из всех тридцати четырех: вор пытается залезть в сумочку женщины, всхлипывающей над происходящим на экране. Внезапно ее рука сдавливает его руку - и прижимает к своей щеке. Он ее не одергивает, она прижимает еще крепче. Занавес.

Инициация в их мире проходит достаточно суровым образом: чтобы стать человеком, героям сперва нужно совершить что-то подчеркнуто бесчеловечное. И уже в этом смысле рассматриваемая лента - прямая антитеза вышеупомянутой "Розетте", даже не смотря на то, что казалось бы, общие настроения так и витают в воздухе. И там, и здесь в центре действия девушка, бьющаяся за свое место под солнцем, или, и так будет вернее - за свою жизнь. Эти же бесконечные метания из точки А в точку Б и обратно, эта же борьба с обстоятельствами, которые еще чуть-чуть - и загонят в угол. Но в чем-то два этих случая противопоставлены друг другу, если не брать в расчет самого очевидного. Как-никак, а за прошедшие пятнадцать лет Дарденны приспособились к экспериментам с фабулой. В прошлый раз это была, например, непривычно теплая цветовая гамма, в тот, что перед ним - за кадром в самый неожиданный момент зазвучала музыка. Плюс с каждым годом они становятся все более тонкими психологами – неудивительно, что именно сейчас навык сработал сокрушительнее обычного.

Сандра, даром, что символизирует собой потерянную совесть, с настойчивостью барабанящую в дверь, не превращается в ходячую метафору. Марион Котийяр - звезда мирового уровня, с какими братьям еще работать не доводилось, мало чем напоминает прежнюю себя, сияющую в отсветах софитов. Сутулая походка, тертые джинсы, дурацкая розовая растянутая майка, на лице - легко прочитываемое желание убежать и забиться куда-нибудь подальше в темный угол. Но это поначалу. Дальше – отчаянная борьба, от одного сомневающегося кандидата к другому. И конечно, камень преткновения в сценариях у Дарденнов всегда один и тот же: пресловутое евро (чаще всего это замусленная тугая пачка денег). Но на этот раз зрителю как никогда просто поставить себя на место того или иного вступившего в диалог персонажа. Тысяча или подруга? Тысяча или принципы? Или даже так - тысяча или увольнение? И понятно, что "тысяча" - то, от чего отталкивается сюжет, принимает в устах неловко оправдывающихся десятки различных вариаций - неоплаченный счет за учебу детей, плата за газ и электричество, давным-давно запланированный капитальный ремонт, опять-таки, ипотека. Но моральная дилемма одна и та же. Каждый реагирует по своему - кто-то не открывает, кто-то лезет драться, или переспрашивает по нескольку раз "Ты ведь меня понимаешь, правда?".

Но режиссеры, топтавшиеся по минному полю, уходят от морализаторства при помощи едва заметного шевеления камеры. На наших глазах Сандра опускает руки, падает, встает, глотает без конца свои таблетки, срывается на супруга - без которого она, понятное дело, не сделала бы даже положившего начало телефонного звонка - наконец, хочет убить всех настроенных «против», и расцеловать тех, кто «за». Но все это не стоило бы и выведенного яйца без последних пяти минут, где происходит маленькое чудо, где в полной мере приходит понимание того, что остросоциальным кино только прикидывается. Ибо Дарденны творили, и продолжают творить подлинное искусство.

Нам не пытаются прочитать мораль, воспитать нравственно, или духовно, или показать, что в Европе, как и везде, кто-то живет, а кто-то выживает. Нет плохих, нет хороших, есть только такое слово – «человек», и тот смысл, который в него привыкли вкладывать двое шестидесятилетних дядек. Попади такой материал в руки кому-то еще – получилась бы, в лучшем случае, душещипательная мелодрама о спасении души на фоне загнивающей одноэтажной Америки, в худшем… впрочем, и в лучшем на это было бы невозможно смотреть. А у Дарденнов – легко и смотреть, и пересматривать. Их герои не мечтают перевернуть этот мир, напротив, стремятся стать частью этой системы, слиться с толпой, но тут уж сам мир посылает их к черту. Жан-Пьер и Люк, в свою очередь, никого никуда не посылают (разве что своего зрителя в глубокий нокаут), а просто работают так, как им удобно. Шутка ли – двухкратные лауреаты самого знаменитого фестиваля в мире, а все еще верны самим себе: ни тебе усложненной повествовательной структуры, ни признаков постмодернизма, ни следования каким-либо из существующих манифестов, ни призыва следовать за ними. Тем не менее, за ними следуют. Достаточно вспомнить, как изменилось за эти годы само понятие «независимого кинематографа».

В финале же, даря своим героям очистительный катарсис, они проделывают то же самое и со зрителем – поэтому, наверное, их картины не идут из головы еще очень долго. В этом же случае, помимо цельного художественного высказывания, мы имеем перед собой зеркало, ухающее сверху вниз прямо на нас (взгляд буквально прилипает к картинке): если повезет, можно разглядеть наши собственные то ли испуганные, то ли просветленные лица. Первое, или второе, это уже выбор каждого, и о том, как это сложно – сделать правильный выбор, мастеровитые бельгийцы рассказывают в том числе.

Напоследок, хотелось бы ввернуть абзац-другой про то, что их фильм вовсе и не привязан к контексту, что ценности, которые братья вкладывают в свои произведения, они как элемент культуры, и что, в сущности, они всегда снимали в первую очередь обо всех и каждом, прописывая изящными штрижками характер неуклюже семенившего рядом прохожего. Но все это, на самом деле, не так важно. Когда перепуганный мальчик подходит к минуту назад гнавшемуся за ним подслеповатому мужичине и начинает ловко укладывать в прицеп сосновые доски, или когда Бруно медленно катит мопед к полицейскому участку, когда намучавшаяся женщина уверенной походкой покидает, казалось бы, уже ставшие родными стены и с улыбкой на лице делает шаг в неизвестность – точно знаешь, что понял для себя самого что-то важное. Что-то, чего не выразишь словами, и о чем невозможно забыть.

Александр Гофман