СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ
реж. Лукино Висконти
1971 год

Встреча с абсолютной красотой смерти подобна. Познав неземной идеал, не к чему больше стремиться и нечего ждать. Это и наказание и награда. Дар богов и небесная кара. Это гибель, но в самом прекрасном городе мира. Это «Смерть в Венеции». Сирокко, холера, страх быть непонятым и тоска по прекрасному.

Стареющий композитор Густаф фон Ашенбах приезжает в Венецию – восстановить силы, сменить обстановку, обрести покой и найти вдохновение. Это не седой старик, но возраст – он в душе, во взгляде. Среди отдыхающих его внимание привлек мальчик Тадзио. Он не мог поверить своим глазам – истинная красота существует и она здесь рядом. Густав вспоминает то, что послужило причиной его отъезда – публика не восприняла его новую музыку, назвав ее мертворожденной, а ведь он всего-то хотел создать нечто совершенное. И вот, разуверившись, что идеал можно обрести на земле, он находит его здесь, в Венеции, и невольно начинает следовать за ним по пятам и в то же время мучиться от внезапно нахлынувших чувств. Попытка покинуть Венецию не увенчалась успехом, сама судьба хочет, чтобы он остался в этом городе. Навечно. А на Венецию тем временем наступает беда. Да и не только на Венецию, вся Европа скоро будет в опасности. На дворе 1911. Но пока виной беспокойства холера – чтобы не терять туристов о ней предпочитают молчать, втихую дезинфицируют город и тайно вывозят деревянные ящики. Но Ашенбаху повезло – он узнает правду. И он хочет спасти красоту – он сообщает матери Тадзио страшную весть. Но самому ему спастись не удастся – Венеция не отпустит.

Фильм снят по одноименной новелле Томаса Манна. Главного героя Манн писал с немецкого композитора Густава Малера, но в своем произведении он делает из него писателя. Лукино Висконти наоборот возвращает герою произведения Густаву фон Ашенбаху профессию его прототипа. В фильме звучит потрясающая музыка Малера, благодаря которой еще лучше удается прочувствовать драматизм многих сцен. Сам фильм получился необыкновенно трогательным, душевным, чистым и личным. Нельзя сказать, что Густав Малер=Густав фон Ашенбах=Лукино Висконти, однако то, что режиссер фильма пропустил его через себя и что для него он очень много значит – сложно не заметить.

Апрель, 1970 – первые дни съемок. Белокурый швед Бьерн Андрессен словно специально рожденный для роли польского юноши Тадзио. Ему ничего такого не надо было играть. Достаточно того, что он был – все остальное сделают режиссер и оператор. Светлое лицо, открытый взгляд, чистота и нереальная неземная красота, как на картинах мастеров прошлых веков. Такого просто не могло быть сейчас.

Другое дело Дирк Богард. Эта роль далась ему не просто, но конечный итог - лучшая награда. Вместо обсуждения роли и режиссерских указаний Богард получил новеллу Томаса Манна и предложение прочитать ее столько раз, сколько он сможет. Пока не поймет своего героя. Слушать Малера и читать Манна – вот и все режиссерские напутствия. Что он и сделал. Необходимо было понять героя, его чувства, чтобы играть взглядом, жестом, тонко, едва уловимо. Все эмоции – на лице героя, в его глазах, уголках губ. Мимика в ленте очень важна, возможно, поэтому в конце фильма режиссер надевает на героя маску смерти – сложнейший грим, при нанесении которого его лицо и правда стало походить на маску, а после снятия – нестерпимо болело и покраснело, как от ожога. Но совершенство без боли невозможно. Те, кто помнит финальную сцену (одну из красивейших в кино), те наверняка понимают, что все было не зря. По словам самого Богарда после этого фильма ему все время предлагали роли всевозможных нечестивых священников и учителей, мечтающих о своих учениках. И все из-за неправильной трактовки его образа.

1 марта 1971 года в Лондоне состоялась премьера, которую почтила своим присутствием сама королева. Забавно, что незадолго до этого Лос-Анджелесские боссы отказались брать ленту Висконти в прокат, назвав ее безнравственной и «неамериканской». Впрочем, с самого начала продюсеры не были довольны тем, как шла работа над лентой и боялись того, что же в итоге должно было получиться. Основные претензии они предъявляли к сценарию и выбору актера на главную роль. Режиссер решил не обращать на них никакого внимания, в результате чего бюджет ленты был сокращен вдвое.

А хотели продюсеры изменить две вещи: сделать так, чтобы вместо тринадцатилетнего юноши Тадзио в фильме была девочка, и чтобы вместо Дирка Богарда снимался более популярный актер. Ни с тем, ни с другим пунктом Висконти не мог согласиться. Он выбрал Дирка Богарда на роль Густава фон Ашенбаха еще во время съемок «Гибели богов» (весьма успешно прошедшей в американском прокате). Замена девочки на мальчика с целью избежать невольно напрашивающегося неправильного истолкования ситуации также была неприемлема. В ленте намеренно подчеркивается, что те чувства, которые вызывают в Ашенбахе юный Тадзио никак не связаны с похотью и лишены какой бы то ни было физиологии. Чистая красота – ее нельзя трогать. Видимо, американцам-материалистам понять это было трудновато. Тут же был вынесен на поверхность известный факт нетрадиционной ориентации самого режиссера и пошли слухи…

Чтобы спасти фильм, Лукино Висконти был вынужден отказаться от гонорара, а другие участники ленты намеренно уменьшают свое вознаграждение, чтобы только появились деньги на фильм. На каннском фестивале зрители очень тепло приняли ленту, но кому-то из членов жюри она все-таки не пришлась по душе. В итоге главный приз достался английскому фильму Джозефа Лоузи «Посредник», что очень расстроило Висконти. Чтобы как-то сгладить ситуацию, а, может, понимая, что объективно «Смерть в Венеции» была сильнее, Висконти дают специальный приз.

Премьера картины состоялась 40 лет назад. Теперь – это классика и признанный шедевр. Могло ли быть иначе?





О съемках финальной сцены:
...С недавнего времени я стал замечать белые пятнышки величиной с почтовую марку на коже членов съемочной группы – на руках, на ногах, на лбу. Мой гример Мауро уклончиво ответил, что это проба нового грима. Приглядевшись повнимательнее, я обнаружил, что эти пятнышки появляются на самых чувствительных участках кожи. Тревога моя росла, потому что из большого числа трудностей, сопровождавших съемки, меня особенно пугала финальная сцена, которую Висконти готовил к самому концу работы в Венеции. И тут я понял, что участники группы испытывают специальный грим – тот самый, что пойдет на мою смертную маску: она должна медленно покрываться трещинками, символизируя увядание, старость, разрушение и окончательный распад – смерть. Я хранил молчание и только с возрастающим страхом наблюдал каждодневное распространение белых пятен среди техперсонала. И вот...
– Сегодня свет идеален... – говорит Висконти. – Настоящий сирокко... это тебе поможет... Жара... Тебе дурно, ты стар... Когда ты улыбнешься Тадзио, твое несчастное лицо покроется морщинами, и ты умрешь... Когда тебе наложат грим, ты не сможешь разговаривать: лицо будет стянуто маской смерти, поэтому сделаем только один дубль.
– А что это будет за грим?
– Очень хороший. Мы его как следует проверили.
Он оставил меня на попечение Мауро, который держал в руке толстый серебряный тюбик с чем-то белым. Когда он меня этим намазал, лицо тут же загорелось огнем, и всю кожу стянуло. Протестовать было поздно; два часа я сидел неподвижно, пока состав закрепился на моем измученном лице. Я успел предупредить Мауро, чтобы он не накладывал грим близко к глазам, поскольку из-за жжения я неминуемо ослепну. Мауро важно кивнул и бесстрастно продолжил свое дело. Когда он закончил, я был похож на актера японского театра. Я наивно полагал, что пляж будет пуст, но не тут-то было – на расстоянии 20 футов от моего кресла собралась толпа жадной до зрелища публики с фотоаппаратами и даже с биноклями. А в самом центре этой орды восседал сам Висконти – радушный хозяин, который оказал честь своим гостям стать свидетелями финальной сцены фильма "живьем".
Поскольку дышать мне было трудно, не говоря уже о том, чтобы вымолвить хоть слово – я мог реагировать на внешние сигналы лишь слабым движением руки. Я пальцем изобразил на колене цифру "5", и все поняли, что через 5 минут я соберусь и буду готов. Повисла звенящая тишина. Зрители замерли. Внутри у меня стало горячо, сердце бешено стучало, кровь прилила к голове. Я поднял руку в знак готовности. Привычного висконтиевского "Azione!" я даже не услышал...Все сработало на славу: волосы поседели, лицо растрескалось, губная помада клубничного цвета слиняла, слезы потекли сквозь трещинки. Битый час мы в гримерной орудовали шпателем, водой, мылом, кольдкремом, бензином, ножницами, чтобы снять белый грим. Мое лицо, там, где удавалось его освободить, было багровым и горело, как от сильнейшего ожога.
– Завтра будет полегче, – голос Мауро звучал чрезвычайно бодро. – Уснешь, а утром все будет
хорошо.
– Что это за штука?
Висконти нашел один из выжатых тюбиков, разбросанных передо мной на столике.
– Это я придумал, Мауро! Английское производство, совершенно безопасно, сделано в Англии. для тебя особенно безопасно, стало быть.
Я взял смятый тюбик. Мауро предусмотрительно соскреб этикетку. Остался лишь обрывок, на котором значилось: "...но огнеопасно. Не допускать попадания в глаза и на кожу". Это был пятновыводитель.

Журнал "Искусство кино"